|
|
|
Просмотров: 48911 Ответов: 41
|
Опции темы | Опции просмотра |
07.08.2011, 13:44 | #1 | ||
Неактивный
|
Любовь Крутицкая (Taiwana) Рассказы
Босоножка
Рассвет над Бровками занялся тем серебристо розовым сиянием, какое на Новгородчине бывает только в конце марта, когда весна робко приближается к порогу, стучится, но зима еще не пускает. И уныние кругом от засидевшейся старухи-зимы: снег грязный, лежалый, деревья понурые, уставшие. И лишь на рассвете сердце радуется, и дышит душа, в предчувствии перемен. Сережка проснулся на рассвете. Сквозь неплотную шторку увидел розовую полоску и подумал: «Все, сегодня решусь!» В кухне уже чем-то грохотала Татьяна, мачеха, и Сережка с раздражением подумал, что сейчас начнется. А оно, и правда, началось. - Сынок? Ты проснулся? – Татьяна приоткрыла дверь , просунула голову. – Чего рано-то? - Не спится, - буркнул Сережка. И, раздражаясь почему-то от ласкового мачехиного тона, прибавил. – И не сынок я тебе. Татьяна привычно опустила глаза и вышла. *** Мамка умерла сколько? Лет шесть назад? Сережка никогда не помнил точно и считал, отталкиваясь от собственного возраста: мне сейчас 13, значит три года назад, теперь 16 – значит шесть… Спустя два года как похоронили мамку, батя привел Татьяну, посадил в зале, сказал: «Сергей, привыкай. Будет с нами жить, как в деревне без бабы? Никак нельзя». Сергей привыкать не собирался, но открыто и не придирался к мачехе, на людях был вежлив, наедине равнодушен или раздражителен. Татьяна поначалу все вертелась вокруг, ухаживала, сюсюкала даже, потом перестала, лишь изредка смотрела с ненавистной парню нежностью и грустью. Сережка так решил: дотерпит, школу окончит, поступит в путягу, уйдет тогда. Но вот и школа уж почти год как окончена, в путягу не попал – в больнице валялся, а больше пока в деревне делать нечего. Тут Татьяна и принялась уговаривать, мол, шел бы к бате, вождению или еще чему поучился, чего зря сидеть? До лета далеко, поступать нескоро, а лишняя копейка в доме не помешает. Зачем Сережка «встал в позу», он, пожалуй, и сам не мог сказать… Ну вот чего она лезет, а? Воспитывает! Зудит все под ухом, бесит! И все ж так ласково, все сю-сю! Если б прикрикнула когда или подзатыльника дала, Сережка бы сразу ушел, ни минуты бы не остался. Но мачеха не кричала к его досаде. Решение уехать созрело, когда пообщался он с заезжем питерцем. Ехал мужик в Окуловку зачем-то, да застрял в ноябрьской скользи дорог, батя его трактором вытягивал, а Сережка рядом крутился. Дело к ночи было, пустили заезжего ночевать. За столом батя с мужиком выпили по сто, разговорились, а Сережка слушал и наслушаться не мог! Нифига себе, какая там жизнь, зарплаты какие! Да и без опыта, без образования возьмут, на стройку ту же или еще куда. Размечтался Сережка о таинственном и счастливом городе Питере, правдами-неправдами скопил денег на первое время и стал ждать момента. *** И настал момент. За завтраком вдруг батя, молчавший до сих пор, стал дудеть в мачехину дудку, мол, сидишь сиднем, балбес великовозрастный… Сережка фыркнул, бросился в комнату, схватил собранную загодя сумку и вылетел из дома. Батя лишь недоуменно поглядел, а Татьяна вдруг рванулась за ним. - Сережа, ты что? Куда ты? - Да пошли вы все! Надоели! Я сам буду, в Питер поеду! И бросился к шоссейке. Татьяна – как была – босиком и в халате – бежала за ним по липкому предательскому снегу, кричала что-то, но Сережка уже тормознул попутку, прыгнул в нее и лишь видел перекошенное белое лицо мачехи и беззвучно открывавшийся рот. *** Водила довез парня до узловой Малой Вишеры. В Вишере Сергей прыгнул в электричку на Петербург. Пассажиров почти не было; он сел в конце вагона и стал смотреть в окно. Мелькали серые мартовские деревеньки , облезлые леса, лежалые сугробы… «Ну как в Бровках прям! Тоска одна» - думал парень. А серое все мелькало и мелькало, погружая в гипнотическую дрему… Сережка не заметил как уснул. На Московском вокзале его растолкали менты и довольно грубо вывели, сонного, из вагона. Сережка вышел на шумный запыленный проспект, огляделся. Ну и домищи! И шумно-то как, машины нервно сигналят в пробках, люди куда-то несутся… Сережка поозирался, приметил двух пацанов примерно одного с ним возраста, курящих в сторонке, подошел: - Здорово, мужики, а что это за улица? «Мужики» как-то странно переглянулись. - Ну, Лиговка. А тебе куда, чувак? - А, - замялся Сережка, - не знаю пока. Вот, приехал, на работу хочу устроиться. Дома достало все. - Откуда будешь? - Да с Бровок, с под Новгорода. - Ну, раз с Бровок, - парни снова переглянулись, - тогда , считай приехал. Новые знакомые представились Димоном и Саней. Сережка вдруг почувствовал себя таким значимым, важным – вот так, за здорово, понравился столичным. Долгих разговоров не сложилось, ребята обещали подсобить приезжему и предложили поехать на «Ломо». Какое еще «Ломо»? Он не знал, но согласился. Вот это и есть взрослая, настоящая жизнь, и он, Сережка, теперь сам себе хозяин. *** «Ломо» оказалось станцией метро «Ломоносовская». Сережка, ни разу до того в метро не ездивший, крутил в руках непонятный жетон, потом долго пугался эскалатора, потом глазел, как маленький, по сторонам… Наконец, ребята выбрались из подземного царства, вышли в город. Дома тут были попроще, не такие как в центре. Зато и воздух почище. Новые знакомые повели его куда-то дворами. Сережка потянул носом: - А что тут? Река рядом? - Река-а, - передразнил Димон, - да так, речка небольшая. Речка-говнотечка. Они с Саней заржали, Сережка подхватил, а потом вдруг увидел… Сильная, закованная в лед, но местами уже взламывающая его, непокорная Нева надвинулась на Сережку всей своей мощью. Он стоял на набережной, и в свете вечерних фонарей Нева казалась ему огромной дорогой без начала и конца, его, Сережкиной, новой дорогой… «Вот он, город мечты, - думал Сережка. – Вот она, моя счастливая жизнь» - Ну, что? По водочке для сугрева? Димон вытащил из-под куртки бутылку. Сережка, вообще-то, не пил никогда особо, так, с пацанами баловались пивком, но новая дорога и взрослая жизнь так закружили голову, что он не задумывался. Пили из горла. Водка жгла до слез, мутила голову. Сережка поворачивался к Неве, вдыхал влажный воздух, цепляясь за перила, шел по набережной, и мысли становились легкими… Стемнело совсем. Новые знакомые предложили прогуляться до парка на ул. Бабушкина, посидеть в беседке: «Посидим еще, а потом на ночлег тебя пристроим, новгородец» Они прошлись по темной уже, но оживленной улице, свернули в тихий, еще заснеженный парк. Днем Сережа увидел бы сиротство и бесприютность, тяжелый, как похмелье, мрак рабочего района, который не развеется даже в самую солнечную погоду… Увидел бы и, может, даже подивился контрасту с картинным Невским. Но никакого Невского он не знал; он пришел в Город не тем путем, не той дорогой, зашел тайком с черного хода, как приходит бродяжка в господский дом, а неряшливый истопник сует ему мелкую монету и гонит, гонит побыстрее обратно, в серую сырость межсезонных петербуржских дворов… *** В беседке обнаружилась бомжиха. Возраст ее определить было трудно, Сереже показалось, что бабка совсем. Бомжиха, видимо, страдала похмельем, потому что выпить не отказалась, а потом попросила еще. Димон и Саня не жадничали, водки давали. Пили молча, изредка перебрасываясь шутками «ниже пояса». Сережка сидел уже совсем соловый, оглушенный парковой теменью, голодом и усталостью. Он томился какой-то мутью, словно чувствовал, что происходит ненужное, лишнее; правда просилась наружу, но , подавляемая максимализмом юношества, тихо и грустно молчала. - Ребят, может, пойдем? Вы обещали, что переночевать дадите? - Что, малой, скопытился? Погоди, вот бабка нам заплатит, и пойдем. - За что заплатит, ребята? - Как за что? За бухло! Что думаешь, халявное бухло-то? Бабка, деньги-то есть? Настреляла за день? Бомжиха ответила на удивление ровным голосом: - Нет денег, ребятки, ни копейки нет. Димон, старший и наглый, ухмыльнулся: - Ну, пляши тогда, бабка, отрабатывай! Схватил старуху за шкирку, вышвырнул из беседки и дал пинка. Старуха упала носом в снег, Димон еще раз пнул ее, потом пнул Саня… И тут Сережка не выдержал. С криком: «Да уймитесь вы, гады» он бросился между взлетающими ногами парней и бабкиной спиной, получил тут же в челюсть, потом еще и еще… Сознание уплывало, уплыло, Сережка уткнулся лицом в плотный, страшный снег и затих… *** - Сыночек лежит, а матушка ждет, сыночек лежит, а матушка ищет… Сережка открыл глаз. Один. Второй, почему-то, не открывался. Одним глазом он увидел перед собой босые ноги. Кто-то склонился над ним и гладил по голове. Он с трудом повернулся. Над ним стояла немолодая женщина в легком белом одеянии. И совершенно, абсолютно босая. - Сыночек лежит. Глу-упенький. - Вы кто? - Тебе – никто, а люди Матреной кличут, Босоножкой. Вот и ты Босоножкой зови. - Почему ты босая? - А почто мне? Мне и так тепло. - Так снег же, холодно… - Меня Матушка с Батюшкой стерегут, мне не зябко. А тебя некому стеречь, от всех отбрехался. А матушка ждет, ищет, плачет… - Да нет у меня никакой матушки, померла она! – Сережка поднялся и присел. – У меня мачеха-дура, да батя. - А ты сердечко-то открой – вот и увидишь матушку, она тебя уж давно видит, а ты нет. Откроешь сердечко, дорожку правильную углядишь. Матушка и подсобит. А сейчас поспи, поспи… выспи зелье-то. И женщина прикоснулась к мокрым Сережкинам вихрам, легко погладила, перекрестила, подула зачем-то в глаза… Он снова провалился в сон. *** - Эй, парень! А ну вставай, замерзнешь! Сережка открыл глаза, удивился – видит! Потянулся. Над ним стояла смутно знакомая тетка – вчерашняя бомжиха? - Вставай, дурак, со снега-то. Я тут чаю принесла, погрейся. На улице совсем рассвело. Бабка держала дымящийся пластиковый стакан – видимо, купила или выпросила в ближайшем ларьке. Сережка оглянулся. Сумки нигде не было. Следов вчерашних «друзей» тоже. Он пробежался по карманам – ни денег, ни документов. «Во, попал!» - и вдруг слезы хлынули водопадом. Бабка присела рядом и молчала. Когда он успокоился, сунула остывший чай и велела: «Рассказывай!» И Сережка вдруг все ей рассказал. И про маму, и про мачеху-Татьяну, про побег, про город мечты – Питер… И что дурак он, и что домой хочет, и лучше Бровок родных нету! Бабка слушала, не перебивала. - Домой тебе надо, вот, что. Денег чуть дам. На Московский не поедешь, пешком пойдешь до Сортировки, там лазейку покажу, мимо касс пролезешь и в вагон. Оттуда поезда на Вишеру ходят, от нее до Бровок своих доберешься как-нибудь. Вчера ты меня пожалел, сегодня я тебя… Эх, грехи наши тяжкие… ну, пошли. И они пошли. По Бабушкина вышли на Ивановскую – позади молчала суровая Нева. Сережка оглянулся в последний раз – не поманит ли? Нет, не поманила. Царственно и чуть надменно дунула в спину ледяным ветром… Шли долго. По дороге Сережка все мучительно вспоминал, потом спросил: -А вот женщина еще была… ну, такая, босая и в белом. В глаза мне дула… Бомжиха усмехнулась. - Босая, говоришь? Так то Матронушка-Босоножка к тебе приходила, Матушка наша, заступница и покровительница. Могилка ж ее тут, недалеко, на Обуховской. - Какая еще Босоножка? - Матронушка! Что тебе говорила – все правда, все исполнится. Святая наша, сто лет жила, в 1911 году померла, всю жизнь босой ходила, оттого и Босоножка. Лечила, милость всякую оказывала. Царицу Александру уму-разуму учила. И тебя, видишь, дурака, спасла… Сережка удивился начитанности бомжихи, но от усталости, от силы бешеного водоворота событий, в который его затянуло, спрашивать не стал… На железнодорожную станцию Сортировочная они пришли примерно за час. - Ну, все, парень, в путь. И ты не обижайся на Город. Ты пришел как кто? Как лавочник! Дверь ногой пнул, а так в Петербург не приходят. Вот Город тебя и выплюнул… Ну, с Богом. Бабка ловко просунула его в лазейку, он выбрался на перрон, и вскоре поезд уносил его обратно на Новгородчину… *** До Бровок Сережка добирался долго, мучительно. Побитое тело, голод давали о себе знать, все болело, ныло. И муторно было, и страшно: батя убьет. Но что-то изменилось в Сереже. Он почти с облегчением думал, что заслужил наказание и ожидал его, справедливого. До деревни добрался рано утром. Чуть брезжил рассвет знакомой серебристо-розовой полоской. Сережка смотрел на рассветное небо, впервые остро ощущая любовь к родному дому. Он прокрался под окнами, в кухне горел ночник. Сережка увидел мачеху, сжимавшую зубами платок. По изможденному серому лицу ее текли редкие слезы, в руке Татьяна держала пузырек с корвалолом. Сережка прислонился лбом к стеклу и застыл. Он так нечеловечески устал, что сил двигаться больше не было. Вдруг мачеха встрепенулась, подняла глаза… «Мама, - одними губами прошептал Сережка. – Мама» | ||
"Если ты не научишься управлять собой, тобой будут управлять другие" Хасай Алиев
|
|||
08.08.2011, 14:29 | #2 | ||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
Вообще, по моему мнению, рассказ, как литературный жанр, штука очень сложная, требующая некоторого переосмысления после прочтения. Автору нужно в ограниченный промежуток времени вложить целую историю. Рассказ «Босоножка» с виду прост, но в нем заложено гораздо больше, чем можно увидеть на поверхности. Тут вам и обида на весь свет парня, думающего только о себе и на себе зацикленного, и любовь мачехи, не имеющей, судя по рассказу своих детей, и жестокость городских парней, привыкших к правилу каждый сам за себя и цинизму окружающей жизни. В общем, данный рассказ повествует о том, что иногда, чтобы понять, что тебя любят, нужно увидеть ненависть.
Главный герой- Сережа, в начале повествования просто не понимает, что любовь, она бывает разной и желание приучить его к самостоятельности, расценивает как неуместность своего пребывания в данной семье. Ощущает себя преданным отцом и все время стремиться довести ситуацию до критической, все время пытаясь спровоцировать мачеху. Но попадая в большой город, он взрослеет, поскольку так уж устроена жизнь. Трудности и окружающая нас жестокость делает нас взрослее, учит ценить тех, кто нас по настоящему любит, а самое главное учит отличать любовь от ненависти. Рассказ мне понравился тем, что его герои, практически не оторваны от действительности, да и проблематика в рассказе, мне довольно близка. А теперь немного дегтя. Не понравились некоторые обороты речи автора. Например: «Водила довез парня до узловой Малой Вишеры.» «На Московском вокзале его растолкали менты и довольно грубо вывели, сонного, из вагона.» «В беседке обнаружилась бомжиха.» Я конечно понял бы, если бы это была прямая речь, но ведь повествование идет от лица автора. В лексиконе которого должны отсутствовать такие слова как «водила», «менты», «бомжиха» и им подобные, если уж это рассказ. По моему мнению, все в самом произведении хорошо, но такие обороты от автора портят всю картину. | ||
"Если ты не научишься управлять собой, тобой будут управлять другие" Хасай Алиев
|
|||
17.09.2011, 22:33 | #3 | |||||||||||||||||||||||
Гуру
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
А Любовь Викторовна знает, что Вы её тут выкладываете? :-\ | |||||||||||||||||||||||
Боль временна, победа- вечна!
|
||||||||||||||||||||||||
17.09.2011, 22:38 | #4 | |||||||||||||||||||||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
Конечно, на это я у нее лично спросил разрешения, иначе бы не сделал этого, она позволила мне это Вы с какой целью интересуетесь? | |||||||||||||||||||||
"Если ты не научишься управлять собой, тобой будут управлять другие" Хасай Алиев
|
||||||||||||||||||||||
17.09.2011, 22:49 | #5 | |||||||||||||||||||||||
Гуру
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
С меркантильной. В смысле будете ли вы ещё размещать её рассказы и, не пригласите ли Вы её сюда? :ymblushing: :-ss | |||||||||||||||||||||||
Боль временна, победа- вечна!
|
||||||||||||||||||||||||
17.09.2011, 23:14 | #6 | ||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
Так я ее звал, видимо пока ей некогда... Что касается рассказов, то она вроде разрешила любые размещать
| ||
"Если ты не научишься управлять собой, тобой будут управлять другие" Хасай Алиев
|
|||
27.11.2011, 09:36 | #7 | ||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
Леш, ну , вот она я:smiley:
Честно говоря, чуть в обморок не упала: зашла в творческую тему (ну, не спится мне что-то) с намерением почитать интересное... И уткнулась в саму себя:smiley: Кроме шуток. Если я могу тут размещать свое тв-во, расскажи, в каком формате это было бы комфортно и для форума, и для автора. Я пишу не много, перегружать не буду. | ||
27.11.2011, 13:12 | #8 | |||||||||||||||||||||||||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
Ты тут не раб:bj: По этому подумай, как будет удобнее лично тебе, можно создать для твоих рассказов отдельную тему, а можно целый раздел, где каждая тема- отдельный рассказ. Или можно в одной теме сделать только рассказы, со ссылками на тему где их обсуждать. Смотри как тебе будет удобно. Ты теперь Авторитетный пользователь, по этому в праве решать как это будет сама. Я от тебя отличаюсь только тем, что у меня обязанностей побольше, но я всегда рад эти обязанности переложить на авторитетных пользователей. Правда пока они никак не отвыкнут от Диссовского синдрома. Тут больше прав, но и обязанностей намного больше. По этому как лучше, тебе придется решать самой. Я могу лишь подсказать и посоветовать... | |||||||||||||||||||||||||
27.11.2011, 13:20 | #9 | ||
Неактивный
|
Re: Любовь (Taiwana) Рассказы
| ||
30.11.2011, 00:25 | #10 | ||
Неактивный
|
Тарас-матрас
- Так избавим же, братья, любимую родину от пришлых! Пусть катятся в свой чуркистан! Россия – для русских!
Дениска слушал, затаив дыхание. Михаил, по прозвищу Добрыня, говорил так уверенно, что Дениска не сомневался в правоте вожака. Речи Добрыни были полны страсти и какой-то особой вольности, которая завораживала пацанов. - Освободить родную землю! Хватит чужакам пить кровь родины, топтать ее, многострадальную, смеяться над законами, обижать женщин и стариков! Не позволим! «Не позволю, - думал Дениска, - не позволю! До последней капли крови своей буду защищать…» - Так выпьем же еще, братья мои, выпьем и пойдем на священный бой! «Братья» - дачная праздная молодежь - подвинулись ближе к костру, образовали круг из 12 человек. По кругу пустили какую-то склянку с мутной жидкостью. Денис мужественно хлебнул, закашлялся, но допил до конца. В голове зашумело. Он присел было, но, подстегиваемый косыми взглядами, тут же вскочил. «Что я как баба, - думал Дениска, - вот возьму и еще выпью!» И выпил. Лесок поплыл перед глазами, ноги показались ватными, а внутри вдруг образовались пустота и легкость. План придумали такой. Вечером караулить последнюю электричку, приходящую в их тихий пригородный поселок, отлавливать лиц «кавказской и всякой другой нерусской национальности» и наказывать, казнить справедливым судом. А «нерусских» в поселке было довольно много. Жилье намного дешевле, вот и ехали сюда трудовые мигранты. Местное население поворчало, но привыкло. Ребята из Средней Азии и с Кавказа, в целом, вели себя тихо, а нечастые разборки в основном происходили по-пьянке, а не на национальной почве. Да и поселок был разношерстным: русские, украинцы, цыгане, осевшие тут после войны, не мешали друг другу, порой лишь переругиваясь через заборы, да и то вполне мирно. Денискина семья лет 15 снимала в поселке дачу. Жил он с дедом, мать приезжала на выходные, после смен в больнице. Работала Наталья нейрохирургом, дежурства порой выдавались изнурительные, потому она приезжала на дачу – на воздух – и отсыпалась. В жизнь сына особенно не вмешивалась. Руководил Дениской дед, по-мужски прямолинейно и по-солдатски жестко. Дениске же в его почти 16 казалось, что живет он совершенно не правильно – у предков подмышкой. Что жить надо вот так, как Мишка-Добрыня: вольно, ни на кого не опираясь, никому не подчиняясь. Жить своим умом, своей правдой. А правда заключалась в том, что зло захватило родную землю, и некому с ним бороться. Впрочем, то была Добрынина правда, но Дениска об этом не думал. Потому первые свои шаги в самостоятельность и взрослость делал не разумом, а движимый присущим подросткам духом противоречия. *** Сложно сказать, сколько они выпили в тот вечер. Денис помнил, как шли вдоль платформы, на ощупь выбирая, где бы затаиться. Нырнули под платформу и стали ждать. Последняя электричка пришла около часа ночи. По платформе мелко-мелко и быстро-быстро простучали две пары каблучков – девчонки из города вернулись. Прозвенели колеса тележки. И стихло. Братья стали выбираться из-под платформы. И тут… От самого последнего вагона двигалась пружинистым шагом невысокая фигура. Даже в сумерках были видны волосы цвета мокрого асфальта, да греческий профиль. -Тс-шшш, - прижал палец к губам Добрыня, - тихо, братья. Вот он – глядите, крадется за девчонками нашими. Хитер, гад. Но мы же не позволим ему осквернить сестер наших? Не позволим, братья мои? И в едином порыве двенадцать пацанячьих глоток заревели: «Не позво-о-олим!» Они набросились на парня и сразу смели с ног, били куда попало. В безумии дурмана. Денис впервые всерьез бил человека, бил, чтобы убить. Что-то хрустело и лопалось под ударами… - Хватит с него, скотины черножопой! – властный голос проникал сквозь безумие, но не сразу доходил, потому Добрыне пришлось рявкнуть еще и еще, громче и громче. - Хватит, я сказал! Расходимся по одному. *** Денис не помнил, как он пришел домой, как шумел на веранде, да там же и уснул. Как дед, проснувшийся от грохота, а может и не спавший вовсе, пристально разглядывал спящего внука, его сбитые кулаки, грязную одежду, и решил устроить допрос лишь утром. *** Денис проснулся под вечер и не сразу вспомнил, что было накануне. Болела похмельная голова, болело ободранное тело. И кажется, болело что-то внутри. Душа? Денис не знал, что это, но ощущение было муторным, мерзким. Что-то сломалось вчера, что-то нарушилось в привычном ходе внутреннего механизма, а нового взамен не пришло, от того Денису хотелось выть. *** Сквозь открытое окно он услышал, как на улице мать кому-то говорила слабым безжизненным голосом: «Да ночью, ночью привезли… тяжелейшая черепно-мозговая. В коме он». Денис зашел в дом, плеснул в лицо из рукомойника, прополоскал рот и вышел на крыльцо. - Привет, мам… Наталья сидела на низенькой скамейке под домом и смотрела в одну точку. Денис не решался подойти, знал, что раз мать такая, значит, опять тяжелый пациент. - Ма-ам? - Иди сюда, Дениска. Он подошел и вдруг присел рядом, и как доверчивый малыш, ткнулся матери в колени. Она перебирала холодными пальцами его волосы, и от этой невнятной ласки у Дениса стала проходить голова, затылок потяжелел, захотелось спать… Мать гладила его по голове, словно не замечая ни перегара, ни ссадин. Гладила и бормотала: «Скоты, скоты! Просто так, от зверства… мальчишке 17 нет… скоты, нелюди! За что же такое, боженьки мои…» И вдруг очнулась. - Ну-ка, посмотри на меня? Нет-нет, ты не отворачивайся, чую уже – пил! Где ты пил? С кем ты пил? Денис, отвечай немедленно: где ты был вчера? Денису стало так страшно и стыдно, что от стыда он вдруг встал в позу и независимым голосом спросил: - А тебе то что? Пощечина, первая в жизни, крепко приложенная сильной материной рукой, рукой хирурга, обожгла, в голове загудело… - Ай! - Я тебе покажу «ай»! Я тебе покажу, как хамить! Как пить и шляться! Отвечай немедленно! Но Денис, уязвленный, напуганный, а потому уже агрессивный, встал на дыбы: - Да что ты пристала-то? Что тебе надо? Да ты вообще… вы вообще мне не нужны, идите все к черту! И, перемахнув через калитку, убежал. Дед, молча наблюдавший противостояние дочери и внука, подошел к Наталье, присел рядом и также молча закурил… *** Денис бежал, сам не зная, куда. Обида на пощечину гнала его дальше и дальше от дома. Звук шлепка материной руки напоминал совсем иные звуки ударов. Вчерашнее «благое дело», навязанное чужой нездоровой волей, вдруг перестало казаться подвигом. В сознании всплывали темные вязкие картины. Денис чуял, хоть и не мог облечь в слова: он нарушил что-то настолько важное в жизни, нарушил какое-то такое равновесие, что теперь никогда не наступит спокойствие, никогда, если не вернуться и не попробовать все исправить. *** Ночью Денис тихо прокрался к дому и поскреб в окно дедовой комнаты. - Дед? Ты же не спишь? Дед высунулся в приоткрытое окно. - Чего тебе? - Я просто так пришел. Ну… что там мать -то? - Сиди тихо, я выйду сейчас. Через минуту дед неслышной походкой старого фронтовика подошел и присел рядом с внуком под окно. Молчание затянулось. Денис все ждал, что дед начнет расспрашивать или, на худой конец, орать, тогда можно было бы начать защищаться. Но дед молчал и смотрел в ночь, от чего Денису становилось все хуже и хуже на душе. Он не выдержал: - Ну что, ругай уж… Дед помолчал еще немного. - А за что? Тебя есть, за что ругать, Дениска? Ну, выпил. Ну, подрался – с кем не бывает… Матери нахамил – плохо. Но, что ж, повинишься от души – простит… А за убийство – вышку тебе дадут. Вот и искупишь грех. Денис похолодел. - Ка-а… Какое убийство, дед? Ты что? И тут дед не по-стариковски цепкими и сильными пальцами схватил внука за плечо и оттащил в глубину сада. - А за Тараса! - Какого … Тараса? - Да за друга твоего, Тараса – цыганенка, Тараса-матраса! Или как вы в детстве дразнились? Дениска-ириска, Тарасик-матрасик? Был такой? -Бы-ыл… Ай, дед, больно же! - Больно? Больно тебе, щенку? А матери твоей не больно? Она жизни спасает, а сын, сын человека убил! И не в самообороне, не от страсти какой, а так, от дурости! Друга своего – взял и убил! Двенадцать на одного? Было? Было, я тебя спрашиваю? Тут дед вдруг так нажал Денису на какую-то точку, что тот вдруг обмяк и прошептал: «Дед! Не надо, я все расскажу!» *** Они дружили – а что ж не дружить? Пацаны-погодки. Отец Тараса, оседлый цыган Осип, был гениальным архитектором, и маленький Дениска завидовал другу: тот жил в удивительном доме, крышу которого венчал флюгер в виде скрипичного ключа… Потом пути разошлись, но часто Денису вспоминались их с Тарасом немудреные игры, да песни тети Веры, музыкальной, как любая цыганка. И вот теперь он Тараса убил? *** Дед слушал молча. Слушал, курил беломорину за беломориной. То, что рассказывал внук, не укладывалось в голове: он, старый фронтовик, всю молодость, да и жизнь вместе с молодостью положил на борьбу с коричневой чумой, а вот она, подняла голову, гадина, осклабилась в гнуси… -Денис, на фронте всякое было. До сих пор глаза немчуренка помню. Молоденький, безоружный уже, прикрывается руками: «Найн, найн…» А я выстрелил. Мог отпустить – какой он враг? Но не отпустил. Ведь война…Столько горя видел, что не отпустил… Но вы-то что творите? Без суда, без разбору, за иной цвет волос и глаз. Хуже фашистов… *** В реанимационное отделение их не сразу пустили. Наталья сидела, положив голову на руки, в ординаторской. - Дочь, ну что там? Наталья подняла красные измученные глаза. - Жив, выбирается. А дальше что – одному богу… И тут она заметила сына. Закусила губу. - Денис… И отвернулась. Денис принял решение. *** Он сам пришел с повинной. Дали условно. Слушая приговор суда, Денис не почувствовал облегчение. Тараса, закованного в корсет, подкатили поближе в инвалидном кресле. Он улыбнулся: — Держись, Дениска. И мне поделом. Нечего шляться по ночам. | ||
Пользователь сказал cпасибо: |
|
|
Опции темы | |
Опции просмотра | |
|
|
Похожие темы | ||||
Тема | Автор | Раздел | Ответов | Последнее сообщение |
Клайв Льюис. Любовь. | thorny35 | Религия | 3 | 09.06.2013 20:50 |
Народная любовь | laylishna | Политика и экономика | 1 | 26.11.2012 00:18 |
Вера, Надежда, Любовь и Мать их София | Taiwana | Праздники и поздравления | 2 | 30.09.2012 21:31 |
Шекспировские страсти или Право на любовь | Aurora | Курилка | 17 | 20.03.2012 18:31 |
Loading...
|